Поезд мчался к славе
Сергей Эйзенштейн в Великих Луках
(Продолжение. Начало в № 167)
Сергей Михайлович много и хорошо рисовал. Заметит у кого-нибудь из нас проявление мещанских привычек - сразу берет тушь, и на клочке бумаги, на обрывке газеты готова карикатура».
Между прочим, о рисунках. Вот что пишет Константин Елисеев: «Первоначальная симпатия быстро перешла в доверчивую дружбу, и тогда он стал показывать мне свои рисунки, которых у него оказалось много, очень много. Я был очарован их мастерством, которое бросалось в глаза с первого взгляда, а их содержание, их сюжеты удивляли своим разнообразием и широтой наблюдений и мысли, - просто не верилось, что в этом юноше умещалось столько знаний, наблюдений и самых неожиданных выдумок и видений». И сейчас графика Эйзенштейна впечатляет, а его экспрессионистская манера исполнения рисунков заставляет поставить следующий вопрос: «Его тогдашнее творчество не могло ли оказать влияние на художников-великолучан, в частности на Всеволода Сулимо-Самуйло, тем паче, последний уже тогда пробовал себя в оформлении театральных спектаклей?»
- Это только гипотеза, - полагает заведующая фондами Великолукского краеведческого музея С. В. Иванова, - например, у нас никаких материалов, свидетельствующих о их контактах, не имеется...
Оговоримся, кстати, что тема «Эйзенштейн и Великие Луки», как, впрочем, и «Культура, творческая интеллигенция в Великих Луках в 1917-1921 годах» зияют пробелами и нуждаются в кропотливом и всестороннем изучении. Что мы знаем, к примеру, о людях, бывших с будущим кинорежиссером в городе на Ловати? Художниках К. Елисееве и Б. Рыбченкове, актере В. Лачинове, режиссере А. Строеве?
Впрочем, мы отвлеклись. Итак, молодой строитель стал активным участником великолукского театрального кружка. Он предлагает ставить комедии Аристофана, пьесы Мольера и Льва Толстого! Однако его товарищам столь сложные постановки были не по силам, и выбор пал на веселую и остроумную комедию Аркадия Аверченко «Двойники». Эйзенштейн выступил в качестве автора декораций, исполнителя маленькой роли «господина в очках», руководителя постановочной частью и ведущего спектакля!
Как пишет Константин Елисеев, «пьеса прошла с очень большим успехом, и тут же было решено не останавливаться на этом»... Следующий спектакль по одноактовой пьесе Ф. М. Случайного - «Зеркало». Постановку доверили Эйзенштейну, и это можно считать началом его режиссерской деятельности.
Премьера состоялась 9 февраля 1920 года в помещении театра «Коммуна». Сначала шли «Двойники», затем «Зеркало», потом «Тяжба» Н. В. Гоголя. Биограф великого маэстро Р. Юренев сообщает: «Сохранились отпечатанная на машинке афишка и обрывок написанного от руки плаката. Эйзенштейн фигурирует в ролях «господина в очках» («Двойники») и авантюриста Куцого («Зеркало») под псевдонимом Перегринус и в качестве автора эскизов декораций ко всем трем пьесам Перегринуса-Тисса».
Кроме того, кружковцы хотели воспроизвести на сцене «Взятие Бастилии» («14-е июля») Ромена Роллана. С. Семенов так вспоминал о подготовке этого спектакля: «Выбрали «Взятие Бастилии» Ромена Роллана. Ее главные персонажи - прославленные деятели революции 1789 года: Робеспьер, Дантон, Марат и другие сильные духом люди, борцы за свободу. Нам нравилось, что пьеса пронизана горячим сочувствием к народу, борющемуся за свое освобождение, героическим пафосом которого достиг автор в изображении народных сцен.
Мне была поручена роль Гоншона. Эта роль представлялась Эйзенштейну наиболее благодарной для применения приемов игры традиционного итальянского театра «комедии масок» (сценические трюки, шутки и т.п.).
Могу засвидетельствовать, что склонность Эйзенштейна к заострению образов, к гротеску, буффонаде была совершенно отчетливо выражена уже в период постановки «Взятия Бастилии» и первоисточником этих увлечений была «комедия масок» («Commedia dell’ arte»). Редкая беседа с ним в Холме и Великих Луках обходилась без упоминания этого классического театра.
Оживленные народные сцены, эффектные речи героев, яркие костюмы, интересные декорации, общий торжественно-героический колорит пьесы, - все это отвечало приподнятому настроению переполнявших театр красноармейцев и рабочих.
Спектакль был обращен к массе. И зритель не оставался в долгу. Из зала доносились реплики, то добродушные, то грозные. Не оставлен был без внимания и Гоншон - банкир и содержатель игорных притонов в Пале-Рояле, «толстяк, опухший от пороков, сочащийся распутством и наглостью», - по словам Марата. По его адресу раздавались выкрики: «паук, гадина, раздавить его».
Не только теперь, но и тогда я понимал, что для роли Гоншона нужен не я, а какой-нибудь большой актер. Но его не было. Сергей Михайлович нас ободрял, а мы старались...
В этой работе Эйзенштейн показал себя талантливым театральным художником и смелым режиссером-постановщиком.
А. Февральский уточняет: «...в центральном гарнизонном клубе поставили «Взятие Бастилии» («Четырнадцатое июля») Ромена Роллана. Это представление было разыграно объединенными силами студии, красноармейцев и командиров различных частей; одна из женских ролей исполнялась актрисой городского театра Арнольди, которая и поставила спектакль; Эйзенштейн работал здесь в качестве художника. «Взятие Бастилии» прошло три-четыре раза и имело большой успех у зрителей-красноармейцев и у местного населения».
Весь февраль и половину марта труппа любителей - драматическая студия при Великолукском гарнизонном клубе, созданная Сергеем Михайловичем, - работает над одноактной пьесой А. Амнуэля «Марат». Эйзенштейн выступал в этом спектакле как режиссер, декоратор и исполнитель роли Тюваша. Кстати, выходившая в Великих Луках газета «Красная звезда» (орган Политотдела 15-й армии) поместила отзыв о вечере, устроенном 19 марта 1920 года труппой гарнизонного клуба в театре «Коммуна». Первое отделение «богатой и разнообразной» программы вечера занимала постановка «Марата». Не называя фамилии Эйзенштейна (как и других участников спектакля), рецензент пишет, что «подобранные для этой пьесы декорации, костюмировка и грим не оставляли желать лучшего». Игру актеров он считает «в общем удовлетворительной», хотя и упоминает о «надрывавшемся в будке суфлере».
А в апреле начали подумывать о постановке «Жоржа Дандена» Мольера. Надо ли говорить, что эскизы декораций и костюмов к этой пьесе готовил Эйзенштейн! Увы, постановки этой не удалось осуществить. 25 мая 1920 года 18-е военное строительство (и, конечно, начинающий режиссер) передислоцировано ближе к фронту против белополяков - в Полоцк.
Поезд, в котором покидал Луки Эйзенштейн, вез его к будущей славе... Но сам творец «Броненосца «Потемкина» почему-то не любил вспоминать об этом периоде своей жизни, даже в «Биографии», построенной хронологически, Сергей Михайлович период 1918-го - июль 1920-го определил лишь со стороны деловой: «В военном строительстве: чертежником, техником, пом. производителя работ. Гатчина, Вожега (Архангельский фронт), Двинск, Полоцк (Западный Фронт)», а о театре не упомянул ни слова, даже Великих Лук не назвал...
Правда, в середине 40-х годов, когда опальный режиссер писал свои мемуары, зная, что пишет «в стол», Лукам он уделил несколько строчек. Это главка «Мертвые души»: «Весною 1920 года в помещении бывшего кинотеатра города Великие Луки, наискосок от театра, где мы играли «Марата» и «Взятие Бастилии», слушалось революционным трибуналом дело старшего производителя работ из студентов старшего курса института гражданских инженеров - Овчинникова». «Суд окончился провалом обвинения...» Я сидел в последних рядах полутемного зала, где слушалось дело. [В подготовительных записях к мемуарам Эйзенштейн также зафиксировал: «Семенов играет во «Взятии Бастилии». Граф Сюзор, я и какой-то обрусевший швед пишем задники... «Художники-любители». Пьеса Аверченко «Двойник»: Пейч играет лакея. Я ставлю... Пьеса комиссара. Я играю и переигрываю безбожно. Знакомство с Елисеевым. Художник «Иванова Павла! Спектакль «Марат». Я играю Тюваша. Ужасно. Пейч уходит в Полоцке и отпускает меня с Елисеевым. <...> Поля моих чертежей - декорации и скоропись мизансцены»]
Отчего Виктор Шкловский категорично замечает об этом периоде жизни Эйзенштейна: «Он не был счастлив», намекая на неразделенную любовь молодого человека к балерине Марии Пушкиной, которая работала в поезде Военного строительства телефонисткой. Позднее она вспоминала: «Меня приняли телефонисткой. В первые же дни меня неотступно стал сопровождать юноша.
- Сергей Эйзенштейн, - представился он и застыл в подчеркнутом поклоне. - Работаю чертежником.
Настоящий мушкетер! Не хватало только шляпы с пером...
Нашим разговорам не было конца... Так было, когда мы добрались до Великих Лук. Расстояние от Двинска до Великих Лук двести километров, а ехали мы ... два месяца. Помню, погода стояла жаркая. Двери наших теплушек (они были в разных концах эшелона) были раскрыты настежь. Мы сидели на полу, свесив ноги из вагона. Для связи между собой мы протянули обыкновенную веревку. К ней привязывали свою корреспонденцию. Я - свои рассказы об Италии, театре, балете. Сергей - рисунки к моим рассказам.
Эта веревка, эта необычная связь называлась у нас «невидимый театр, театр образов...»
Может, и другое. Константин Елисеев информирует о таком любопытном эпизоде. Он видел своего товарища в маленькой роли в комедии «Двойник»: «не скрою - я был очень огорчен и разочарован. Дело в том, что на сцене двигался и отчаянно жестикулировал человек, который что-то говорил, но что именно - никто ни услышать, ни понять не мог. Причиной этому был природный дефект постановки голосовых связок, которые по какому-то неведомому капризу звучали как-то пискливо и вдруг ни с того ни с сего сменялись хриплыми басовитыми нотами. Сам Эйзенштейн в шутку называл это «маминым» и «папиным» голосами. Позже, уже в Москве, он серьезно занялся этим и твердо установил «папин» басовитый и звучный голос, который многим достаточно памятен.
Как бы то ни было, но в то время я ему категорически отсоветовал выступать, да и он сам хорошо понял, что на сцене ему показываться не следует. Насколько мне известно, ни на сцене, ни на экране он больше не появлялся». Такое не забывается и оставляет навсегда зарубки на сердце.
Отметим, что и дневник Эйзенштейна, начатый им в мае 1919 года, не сможет приподнять покров с тайны его умолчания. Да, почти всегда записи помечены числом и местом, но фактов биографии, записи происшествий, встреч, впечатлений в них очень мало. Хотя, возможно, некоторые до нас просто не дошли. Впрочем, неблагодарное дело пытаться реконструировать мотивы поступков великого мастера!
Ясно одно: поезд привез в Луки способного теоретика, а увез режиссера-практика, почувствовавшего, что он способен сказать свое слово в искусстве. И город на Ловати был - не побоимся этих слов! - важнейшей остановкой в биографии великого кинорежиссера. Хотел ли он или нет о нем вспоминать, но прав Пастернак: «И поражений от победы ты сам не должен отличать» ...
Частичные поражения обернулись победой, как показало будущее. А поезд, повторим, увозил Сергея Эйзенштейна к грядущей славе.
Станислав Петров,
кандидат исторических наук
Создано: 13.09.2019 10:03