«По нашему детству война прокатилась»
Теперь мне за 80, а летом 41-го года шел восьмой год. Моя память удивительно четко унесла события того времени.
Село Поречье, где мы жили, всего в 30 километрах от Великих Лук, поэтому судьба города стала судьбой и для нас. Мы оказались в оккупации, как тогда говорили, «под немцем».
Тревожное время
Наш новый светлый дом стоял у поворота на деревню Костюжино. Папу призвали на войну с Финляндией, и в новом доме остались мы с мамой. Нас у мамы было четверо: старшему брату Саше - 13 лет, 3 и 2 - сестренкам и мне - восьмой. В школу осенью собиралась. Но летом все изменилось. От папы не было писем. Мама с Сашей рыли на огороде окоп. Было тревожно. Все говорили о войне, что немцы напали на нашу страну, убивают людей, жгут дома.
Война
Стояли теплые летние дни, и вечером в стороне города Великие Луки были слышны тяжелые взрывы и видно большое зарево пожаров. Небо в стороне города было красным.
Скоро и у нас полетели снаряды. Мы побежали из дома через дорогу в канаву. Я вжималась в канавку, а надо мной летели со страшным визгом снаряды и рвались впереди на болоте. Я подняла голову посмотреть: там поднимались высоченные столбы черной земли.
Когда взрывы прекратились, мы хотели пойти домой, но перейти через дорогу было невозможно. Сплошным строем шли вооруженные враги. Лошади с мохнатыми ногами тянули тяжелые подводы. Стоял такой шум, топот сапог, скрип колес, рев мотоциклов, пыль.
Мы долго стояли. Нам было страшно. Мы плакали. Наконец решились проскочить. К вечеру опять начался бой. Мы побежали в окопчик, что на огороде. Были слышны вой снарядов и взрывы, но мы уцелели. К ночи выбрались из своего укрытия. Пахло смрадом. За озером горела конюшня, бегали и ржали лошади.
Вот такие враги
Немецкие войска шли днем и ночью. Немцы забегали в огород, обрывали огурцы, таскали морковку, заходили в дом и сами брали жбанки с молоком и пили.
Как-то к нам из деревни Боровно пришла бабушка и принесла краюшку хлеба, а в это время в дом зашел немец. Он увидел на столе хлеб и протянул руку, чтобы взять, а бабушка вцепилась в краюшку и не дает. Немец сердито закричал по-своему и вынул из кобуры пистолет. Мама бросилась к бабушке: «Мама! Отдай! Пусть берет!». И немец взял и вышел. А уж малую и большую нужду справляли прямо перед окнами.
Мама ходила к односельчанам узнавать новости. Придя домой, рассказала, что магазины разграблены, на площади построена виселица, а на одежде местного еврея что-то написано.
Тогда мне было непонятно, почему немцы идут не по большаку, а по узенькой тележной дороге, которая вела в деревню Костюжино. Оказывается, эта дорожка вела на восток, на Москву. Эту дорогу даже укрепляли, низкие места устилали бревнами. Вот почему наш дом оказался во фронтовой полосе.
Все новые и новые войска и техника днем и ночью шли мимо нашего дома. Помню такой момент. Во дворе на крылечке расположился немец. Не спешил, и было видно, что у него хорошее настроение. Что-то вкусное ел, чем-то запивал. К нам дедушка пришел. Подзывает дедушку, что-то по-своему говорит. Выложил на крыльце кружок из спичек и спичкой же стал долбить в центр кружка: «Москау, бом-бом-бом». Дедушка понял и сказал: «А-а-а. Москву окружили и бомбите?»
Других вестей получать было неоткуда.
Как-то сижу я у окна, а по дороге едет на велосипеде немец. Рядом бежит привязанный к велосипеду красноармеец. Руки у него связаны за спиной, голова в окровавленных бинтах, он падает то в одну сторону, то в другую, а немец стегает его плеткой. Мне так жалко стало дяденьку. От папы ведь тоже не было вестей.
Немцы очень любили «млеко и яйки». Как-то под вечер двое фрицев верхом на лошадях заехали во двор. В сарае еще уцелело две курицы. Немец приказал моему братишке поймать курицу. Саша стал ловить, но так, чтобы курицы убегали. Немец понял и так сильно стеганул братика по спине плеткой, что пришлось поймать курицу.
На колхозных полях был хороший урожай ржи. Только некому было убрать. Мама ходила на поле, чтобы нажать несколько снопов, приносила домой, обмолачивала. Зерно сами мололи. Этим и жили. Картошка еще была. Когда мама уходила, мы оставались одни.
В здании больницы немцы расположили госпиталь - лечить своих раненых. Каждое утро два немца на телеге ехали по селу и собирали продукты для госпиталя. И на этот раз я увидела, что едут, и закрыла дверь на крючок. Не пускаю немцев. Тогда они позвали соседку, и та уговорила меня открыть. Взять было нечего, но в уголке за веником у печки лежал мешочек с мукой. И ведь нашли, забрали. Так что когда немецкий госпиталь загорелся, мы обрадовались. Говорили, что немцы выскакивали из окон в одних подштанниках.
Пришла зима
Постепенно движение войск по Костюжинской дороге стало реже, бои не происходили. Хозяевами стали местные предатели. Бургомистр, красномордый плотный мужик, его любовница, староста Манар, полицаи. Они ходили по домам и собирали теплые вещи для немцев. Забирали не спрашивая, а кто возражал, стреляли в потолок. Приходили и к нам, но у нас взять было нечего.
Однажды утром достала мама чугунок с картошкой из печи, хотели позавтракать, как дверь сильно распахнулась, и стали входить немцы. Их было четверо. Они были укутаны в одеяла и еще во что-то. Сразу же потянули руки к огню и стали брать картошку из чугунка и есть. Что-то говорили по-своему между собой. Мы молча смотрели на них. У них не было таких автоматов, какие висели на шее тогда, когда мы не могли перейти дорогу к дому. Погревшись и съев наш завтрак, они ушли.
Мама пошла к соседям рассказать о непрошеных гостях, а, придя, рассказала, что полицаи схватили партизанского разведчика, молоденького паренька, издевались над ним, били и посадили под стражу в ожидании большого начальства. А паренек ночью обманул стражника, дескать, живот болит, до ветру надо. И босой убежал. Зимой, в мороз. После войны мы узнали, что тем героическим пареньком был Семен Котов из партизанского отряда комиссара Тимофея Трофимовича Шлемина.
В другой раз мама рассказала, что партизаны увезли ночью бургомистра, старосту и главного полицая. Позднее жители нашли их трупы за селом.
Самым радостным событием было появление в селе красноармейцев. Их называли сибиряками. У нас поселилось несколько человек. Днем они уходили строить укрепления. Было уже лето, когда военные сказали, что будет бой и нам надо уходить.
Мы – живой щит
Многие пошли в деревню Костюжино. И мы - тоже. Там была такая круча, в склонах которой мы вырыли углубления и прятались в них всю ночь, а в Поречье шел большой неравный бой. Утром я видела наших солдат. Они бежали ровно друг за другом. Многие были в бинтах.
Мы и жители, которые прятались в круче, пошли в деревню. Я увидела у дороги девушку с красным крестом на сумке. Она лежала лицом вверх, такая красивая, как живая.
Мой братик Саша вел корову. В деревне уже хозяйничали немцы. Как только увидели корову, тут же один стал держать за рога, а другой доить в котелок. Мама просила оставить ребенку, показывала на маленькую Лидочку, а они только хохотали и выпили все молоко.
После полудня немцы все население погнали в поле. Там на пригорке они поставили пулеметы. А ниже, перед пулеметами, приказали расположиться женщинам с детьми, старикам. Рядом с нами дедушка с деревянной ногой сказал: «Из нас себе щит сделали, бабами прикрылись».
Так прошло несколько часов, маленькие дети плакали, а кто постарше – терпели. Вдруг застрочили пулеметы. Все увидели, что со стороны соседней деревни к нам сюда бежит мальчик и немцы строчат по нему из пулеметов. Одна из женщин узнала в мальчике своего сына. Закричала, бросилась навстречу, не обращая внимания на пулеметные очереди.
Мальчик вдруг упал, встал и, сильно припадая, все-таки бежал к матери. Оказалось, его ранили в ногу выше колена разрывной пулей.
Когда стемнело, немцы приказали идти в один дом. Сидели вплотную, стонал раненый мальчик, очень хотелось спать.
Кто-то вошел и сказал, что немцы факелом поджигают дома в деревне. Все побежали в другой конец деревни, в поле. Помню, шли по очень скользкой глинистой полевой дороге. Свет от горящих изб слепил. Пошел дождь. Так начались наши скитания. Война продолжалась.
Мы – беженцы
Мама не могла с нами идти быстро. Мы часто задерживались в деревнях, которые находились в стороне от боевых действий. Так мы добрались до деревни Борисовка. Нас пустила в дом женщина по имении Мария. Она перед войной вышла замуж, а теперь муж на войне и жив ли. Свое горе она выражала в песне:
Летят утки
И два гуся.
Кого люблю,
Не дождуся.
Пела и плакала. Так горестно, и мы начали плакать с нею. Мария пустила в дом и другую семью беженцев. Две девочки с тяжело больной матерью. Она тут же и умерла.
Некоторое время мы жили в деревне Капустина в холодном недостроенном доме без пола и окон. Здесь у нас умерла наша малышка Лидочка. У нее вся спинка стала черной.
Сухари, которые мама насушила еще дома, давно закончились. Мы очень голодали. Часто просили милостыню. К тому же я и сестра Надя заболели чесоткой. Руки и все тело покрылись коростой, зуд нестерпимый. Теперь с юмором вспоминаю, как мама нас лечила. Вымыла со щелоком (мыла, конечно, не было) в деревенской бане и смазала мазью, приготовленной из толовой шашки. Драло страшно. Орали и скакали за баней, в жаре было еще хуже. Зато вся кора с тела отшелушилась.
На нас, ослабленных голодом и холодом, напали вши. Они поселялись в волосах, в одежде и кусали постоянно. Мама выжаривала наши единственные платьишки на банной каменке, но они снова появлялись.
Наконец мы добрались до деревни Боровно. Это в семи километрах от Поречья. Казалось, здесь тихо. Но нет. Застрочили автоматные очереди и по деревне, по огородам побежали немцы. Оказалось, в деревню зашли два красноармейца. Они были без оружия, в форме, но без погон. Видимо, бежали из плена. Хотели найти партизан. Немцы их выследили. Парни не успели добежать до спасительного леса. Один там и лежал, едва дотянувшись рукой до березки. Каратели ушли сразу же, а жители захоронили погибших в песчаной горе. Хочется верить, что 9 мая родственники несут и их портреты, их, без вести пропавших в той большой войне.
Злодеяниям фашистов не было конца. Доходили слухи, что немцы сожгли дотла две соседние деревни с женщинами, детьми и стариками. Теперь этим детям в Поречье сооружен мемориал. Сюда сельчане, взрослые и дети приносят цветы и игрушки.
Боровно уцелело. Осенью одно событие взволновало жителей. В темную дождливую ночь из деревни ушла одна молодая семья. Это событие было хорошим знаком. Глава семьи служил полицаем в Невеле. «Бежал, значит, расплата близко», - решили деревенские.
Наши пришли
Так и оказалось. Зимой в деревню вошли советские танки, в небе загудели советские самолеты. В стороне Поречья шел непрерывный бой. У дома остановился танк. Из него снизу на снег капала кровь. Солдаты подняли из танка тяжелораненого и занесли в дом. нас, ребятишек, попросили выйти.
Просторный дедушкин дом приглянулся для мастерской по ремонту оружия. Мы не обиделись, пожили у соседей.
Домой
Весной стали продвигаться ближе к родным местам. От нашего дома в Поречье остался только один фундамент, и мы стали жить в землянке, оставленной фашистами. От большого села осталось меньше десятка полуразрушенных изб. Вернувшиеся люди, как могли, восстанавливали их, приспосабливали для жилья. В каждой такой избушке устраивалось по нескольку семей.
Дверь нашей землянки выходила прямо на дорогу. Постоянно заходили военные, они очень любили с нами, детьми, разговаривать. Вспоминали своих детей. Давали нам кусочки сахара, хлеб, консервы, сушеную картошку. Дяденька офицер подарил мне тетрадку и карандаш с одной стороны красный, а с другой – синий. Это были первые радостные минуты за 23 месяца страха, голода, слез, смертей и отчаяния.
В школу
Хотя до конца войны было еще далеко, но в освобожденных от врага местах жизнь восстанавливалась. Все, кто мог, выходили в поле, чтобы лопатами вскопать землю и посадить хотя бы картофельные ростки. Мама и другие женщины на своих плечах из Невеля принесли мешки с зерном для посева. И открылась школа. Четыре класса в более-менее уцелевшем помещении. На том месте и сейчас есть строение (около Храма). Партой была доска, один конец которой вставлялся в паз стены, а другой опирался на крестовину. Нам дали по одной тетради, ручку с пером и на двоих букварь. Когда тетради исписались, стали писать на старых газетах. Я нашла пачку писем, написанных карандашом. Это было совсем хорошо. Чернила делали из свеклы, из ягод крушины, из сажи. Нашими портфелями были сумки от противогазов. На ногах грубые солдатские ботинки не по размеру, конечно. На плечах – старенькие фуфайки. А зимы были снежные, морозные. На большой перемене перекусывали: кто кусочком сахарной свеклы, кто картофелиной «в мундире», хлеба ни у кого не было. Когда армия ушла, стало очень голодно. Летом жевали все, что можно было съесть: стручки, дудочки, щавель, заячью капусту. Из перетертых липовых листьев пекли лепешки. Самым вкусным блюдом бы-ли оладьи из картошки, найденной весной на картофельном поле.
Враги оставили в земле много мин. Люди подрывались на них. Так погибла моя сестричка Надя. Подорвался на мине редактор местной газеты Ф. Маслов. Мы, ребятишки, быстро прибежали на место взрыва. Еще дымились воронка и часть туловища. Война – это не кино и не реконструкция.
70 лет спустя
Отмечали 70 лет со дня Победы над врагом, пришедшим на нашу землю. По всей стране в день Победы идут Непобедимые Полки. Современные юноши занимаются реконструкцией отдельных военных операций. Говорят, что это хорошо, что это нужно, чтобы помнили ныне живущие о подвигах прежних поколений. 23 февраля юноши показали на крепости города подвиг Александра Матросова.
Девочка, которая смотрела это «сражение», на вопрос корреспондента радио: «Интересно?» ответила: «Интересно, когда стреляли».
Интересно, когда стреляют?
Вот этот ответ и побудил меня, старого человека, рассказать о детских годах моего поколения. Тогда тоже стреляли. Мы знали: стреляют – это летит смерть, надо прятаться.
То же испытывают дети тех стран, где теперь гремят выстрелы.
Как хочется мира на земле! Учитесь и работайте для мира.
Валентина Анатольевна ЖУКОВА
Март 2018 г.